14. Общие заметки о караимах - И. И. Казас III
V.
Приведённые выше названия изучаемых в караимских училищах литературных произведений может дать понятие о преобладающем характере караимской литературы.
Значительная часть её произведений имеет своим предметом вопросы богословия.
В них философия участвует настолько, насколько путём основанного на разуме рассуждения можно поддерживать истины откровений религии.
Тут, как и у средневековых христианских схоластиков философия играет роль служанки (ancilla) по отношению к богословию.
Наибольшее число литературных произведений посвящено толкованию заповедей и законов Моисея, рассуждениям о святости субботнего дня и других праздников и их соблюдении, вопросам о чистом и нечистом, о дозволенной и недозволенной пище и о многих ритуальных обрядах.
Многие из них носят полемический характер и имеют своей задачей опровержение талмудических учений относительно того или другого из этих вопросов.
Сочинения, трактующие об астрономии, преследуют часто практические цели и не идут далее указания способов определять, по известным астрономическим таблицам, время новолуний, и следовательно время праздников.
Комментарии на Пятикнижие многочисленнее комментариев на другие книги Ветхого завета, и это понятно: ведь Пятикнижие есть тот фундамент, на котором держится всё здание караимизма.
Комментарии эти не ограничиваются объяснением одного только смысла комментируемого места; в них входят элементы грамматические и лексикографические: объясняются значение отдельных слов и их грамматические формы.
Из комментариев на Пятикнижие особенным авторитетом пользуется названный выше Мивгар, но он имеет тот весьма важный недостаток, что вследствие крайней, так сказать, лаконической сжатости языка и странного способа выражаться почти загадками, его нельзя читать без комментариев, и действительно существует несколько комментариев на эти комментарии.
К сожалению, в караимской литературе нет никаких сочинений не только по всеобщей истории, но даже по истории караимов.
Нет ни летописей, ни мемуаров, в которых бы излагались пережитые караимами события в той или другой стране, в тот или другой период времени.
Этим объясняется почти полное отсутствие сведений о прошлой исторической жизни караимов. У них нет каких-нибудь народных песен или легенд, в которых бы слышались отголоски исторической старины, или воспевались подвиги их исторических деятелей.
И в самом деле, какие народные песни или легенды могли образоваться среди народа, давно переставшего жить самостоятельной политической жизнью, оторванного от своей родной почвы и не принимавшего никакого участия в мировых событиях?
Судьба караимов в Крыму значительно разнится от судьбы живших в Западной Европе талмудистов.
Они не подвергались, подобно последним, особенно жестоким религиозным гонениям, не знали ужасов инквизиции, для них не сожигались те страшные костры, на которых принимали мученическую смерть сотни и тысячи их религиозных братьев иного толка.
Некоторая веротерпимость татар по отношению к караимам объясняется известными общими чертами, существующими между религией Моисея и Магомета, между Тевратом и Кораном, как-то: абсолютное единобожие без тройственности лиц божества, отсутствие каких бы то ни было изображений не только в храмах, но и в домах, изображений не только людей, но даже и животных, запрещение свинины и, наконец, обрезание, завет Авраама, общего родоначальника и евреев и арабов, от которых татары получили свою религию.
Притеснения, которые они имели от татар, имели другой характер, характер имущественный и гражданский, и притеснения эти однако никогда не доходили до степени грандиозных разрушительных погромов, воздвигнутых на европейских евреев, сопровождавшихся их массовым избиением, расхищением всего их имущества и пускавшими по-миру громадное число некогда богатых и благосостоятельных семейств.
Жизнь караимов в Крыму среди татар текла сравнительно более мирно и у них не могли сложиться легенды о героях-мучениках, подобные тем, которые существуют среди евреев.
Поэзия у караимов также носит исключительно религиозный характер.
Большинство их поэтических произведений, это - духовные песни, которых значительная часть вошла в их молитвы и занимает в них первое место после псалмов Давида.
Но не многие из них могут удовлетворить правильно развитой эстетический вкус.
Между ними наиболее выделяются оригинальностью мысли и поэтическим творчеством песнопения знаменитого комментатора и преобразователя молитвенных книг рибби Арона Гарофе.
Но он иногда, в своём поэтическом полёте, возносится до таких заоблачных метафизических высот, что некоторые из его произведений нуждаются в комментариях.
Между караимскими духовными песнопевцами мало таких, которые бы более или менее приближались к нему своим поэтическим талантом.
Остальные, и имя их легион, представляют золотую посредственность, слишком однообразны, монотонны и творят по известному шаблону.
Один из них умудрился изложить в стихотворной форме все 613 ст. положительных и отрицательных законов Моисея (т. е. всё, что предписано Моисеем для обязательного исполнения, и всё то, что запрещено им).
Одно то, что в нём одна и та же рифма тянется на несколько тысяч стихов, показывает, какой скукой веет от него.
А другой пиита - всё содержание Пятикнижия (Минхат Йегуда).
Последнее произведение, разделённое на отделы по числу читаемых в кенаса каждую субботу отделов Пятикнижия (параша), представляет собою пустое рифмоплётство, не имеющее ничего общего с поэзией.
Это - безобразный декадентский сумбур, в котором трудно найти грамматически и логически правильно построенную фразу.
По издавна существующему обычаю, не делающему чести эстетическому вкусу караимов, это произведение читается по отделам каждую субботу в кенаса и нашло себе таких же, как и его автор, бездарных комментаторов.
В караимской литературе получили значительное развитие два особых вида поэзии, из которых один можно назвать элегическим или лучше надгробным, а другой - затрапезным.
Редкое погребение обходится без того, чтобы совершающий обряд этот газзан, в роли восточных плакальщиков, не читал над гробом покойника своего, а иногда и чужого сочинения плачевную песню (кина).
В ней почивший, если он пользуется в обществе каким-либо почётом, хотя бы даже незаслуженным, или владеет каким-либо имуществом, хотя бы и незначительным, оплакивался в гиперболических выражения.
И небеса-де померкли, и солнце потухло, и луна со звёздами скрыли свой блеск, и весь мир погрузился в непроглядный мрак; упал столб, поддерживающий всё общество, и чуть ли не всё человечество по нём, в своей безутешной скорби, облачилося в глубокий траур и т. д. в этом роде.
Такими же красотами элегической поэзии изобилуют эпитафии, высеченные почти на тысячах надгробных памятников, которыми переполнены караимские кладбища в Чуфут-Кале и Евпатории.
Там лежат все люди гениального ума, идеалы добродетели, равные Соломону и Даниилу мудрецы, отцы сирот, защитники вдовиц, одним словом благодетели человеческого рода.
Такой же напыщенностью отличаются и затрапезные песни, которые, сложенные ad hoc, поются их авторами по большей частью газзанами за столом на названных обедах, даваемых по случаю какого-нибудь семейного торжества, скажу для примера, по поводу бракосочетания сына или дочери хозяина.
В таком случае Песня песней Соломона служит для поэтов неиссякаемым источником, откуда они черпают свои эпитеты и сравнения для описания пальмообразной стройности жениха и бесподобных прелестей невесты, красивой, как луна, и светлой, как солнце, и обладающей при том всеми теми качествами, которые придаёт Соломон добродетельной жене (притчи Соломона XXXI, 10-31).
Правда, между этими эпитафиями и застольными песнями встречаются и такие, которые выделяются из общей массы художественностью формы и истинным поэтическим вдохновением, но это только редкие жемчужины в огромной куче негодного мусора.
К таким жемчужинам можно отнести находящиеся ещё в рукописи стихотворения жившего в конце 12-го столетия рибби Моше Дераи.
Некоторые из них приведены покойным Пинскером в его замечательном труде Ликкут Кадмониот.
В последние годы между караимами, под влиянием европейских писателей, заметно стремление вдохнуть живой дух в свою литературу и свести поэзию с неба на землю, придавая ей более светский характер.
Но к чему приведут их первые робкие шаги в этом направлении, скажет время.